Александр Блок — Поэзия и судьба. Страница 2
ВЕДУЩИЙ. Поэзия Блока «периода Прекрасной Дамы» тесно связана с идеями философа и поэта Владимира Соловьева, который в образе Вечной Женственности воплотил мечту о Красоте, призванной спасти мир. Владимир Соловьев был идеологом русских символистов, влияние которых, бесспорно, сказалось и на творчестве Блока. Однако это влияние нельзя преувеличивать, ибо, по словам Андрея Белого, «символическое, а следовательно, мистическое восприятие действительности было физиологическим фактом блоковского бытия».
Музыка.
ЧТЕЦ.
Отдых напрасен. Дорога крута.
Вечер прекрасен. Стучу в ворота.
Дольнему стуку чужда и строга,
Ты рассыпаешь кругом жемчуга.
Терем высок, и заря замерла.
Красная тайна у входа легла.
Кто поджигал на заре терема,
Что воздвигала Царевна Сама?
Каждый конек на узорной резьбе
Красное пламя бросает к тебе.
Купол стремится в лазурную высь,
Синие окна румянцем зажглись.
Все колокольные звоны гудят.
Залит весной беззакатный наряд.
Ты ли меня на закатах ждала?
Терем зажгла? Ворота отперла?
ПОЭТ. «Стихи о Прекрасной Даме» — ранняя утренняя заря, тесны и туманы, с которыми борется душа, чтобы получить право на жизнь. Одиночество, мгла, тишина — закрытая книга бытия, которая пленяет недоступностью… Там всё будущее — за семью печатями. В утренней мгле сквозит уже чародейный, Единый Лик, который посещал в видениях над полями и городами, который посетит меня на исходе жизни».
ЧТЕЦ.
Вхожу я в темные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцании красных лампад.
В тени у высокой колонны
Дрожу от скрипа дверей.
А в лицо мне глядит, озарённый,
Только образ, лишь сон о Ней.
О, я привык к этим ризам
Величавой Вечной Жены!
Высоко бегут по карнизам
Улыбки, сказки и сны.
О, Святая, как ласковы свечи,
Как отрадны Твои черты!
Мне не слышны ни вздохи, ни речи,
Но я верю: Милая — Ты.
ПОЭТ (пишет). «Мне странно, что Вы находите мои стихи непонятными… В непонятности меня, конечно, обвиняют почти все…».
ВЕДУЩИЙ. Огромную роль в ранних стихах Блока играло слово «таинственный». Таинственный сумрак, таинственный мол, таинственные соцветия… Всюду у поэта были тайны и таинства. И тайной тайн была для него та Таинственная, которой он посвятил свою первую книгу и которую величал в этой книге Вечной Весной, Вечной Надеждой, Вечной Женой, Вечно Юной, Недостижимой, Непостижимой, Несравненной, Владычицей, Царевной, Хранительницей, Закатной Таинственной Девой.
СОВРЕМЕННИК. Корней Чуковский писал: «Таинственность была ее главное свойство. Мы не знали, кто она, где она, какая она, знали только, что она таинственна. Лишить ее этой таинственности, и она перестанет быть. Ее образ вечно зыблется, клубится, двоится, на каждой, странице иной: не то она звезда, не то женщина, не то скала, озарённая солнцем. Только та уклончивая, сбивчивая, невнятная, дремотная речь, которою Блок овладел с таким непревосходимым искусством на двадцатом или двадцать первом году своей жизни, могла быть применена к этой теме… Всякое отчетливое слово убило бы его Прекрасную Даму…
Вся его книга была книгой ожиданий, призывов, гаданий, сомнений, томлений, предчувствий…».
ВЕДУЩИЙ. Только об этом он и пел — изо дня в день шесть лет: с 1898-го по 1904-й, и посвятил этой теме шестьсот восемьдесят семь стихотворений. Шестьсот восемьдесят семь стихотворений одной теме!
СОВРЕМЕННИК. «Все шесть лет об одном. Ни разу за всё это время у него не нашлось ни единого слова — иного. Вокруг были улицы, женщины, рестораны, газеты, но ни к чему он не привязался, а так и прошел серафимом мимо всей нашей человеческой сутолоки… Ни слова не сказал он о нас, ни разу даже не посмотрел в нашу сторону, а всё туда — в голубое и розовое».
ЧТЕЦ.
Любил я нежные слова.
Искал таинственных соцветий.
И, прозревающий едва,
Еще шумел, как в играх дети.
Но, выходя под утро в луг,
Твердя невнятные напевы,
Я знал Тебя, мой вечный друг,
Тебя, Хранительница-Дева.
Я знал, задумчивый поэт,
Что ни один не ведал гений
Такой свободы, как обет
Моих невольничьих Служений.
СОВРЕМЕННИК. «Шесть лет он пел свои песни, — и ни слова не сказал о человеке. Но наступил момент, когда он вдруг понял впервые, что существуют не только он сам и его Небесная Дева, но — и люди. Вероятно, это произошло в ноябре 1903 года, когда он написал свое стихотворение «Фабрика». Человеческих лиц он еще не увидел, но он увидел главное: спины. Люди явились ему раньше всего как спины, отягощенные бременем…».
ПОЭТ (пишет, проговаривая).
Мы миновали все ворота
И в каждом видели окне,
Как тяжело лежит работа
На каждой согнутой спине.
СОВРЕМЕННИК. «Это было первое, что узнал он о людях: им больно. Это было для него ново: он как будто был слеп и прозрел. Эти петербургские зловонные «колодцы дворов», крыши, желоба, чердаки привели его к созданию особого образа — человека, истёртого городом, городского неудачника, чердачного жителя…».
ЧТЕЦ.
Одна мне осталась надежда:
Смотреться в колодезь двора.
Светает. Белеет одежда
В рассеянном свете утра.
Я слышу — старинные речи
Проснулись глубоко на дне.
Вон теплятся желтые свечи,
Забытые в чьем-то окне.
Голодная кошка прижалась
У жолоба утренних крыш.
Заплакать — одно мне осталось,
И слушать, как мирно ты спишь.
Ты спишь, а на улице тихо,
Я умираю с тоски,
И злое, голодное Лихо
Упорно стучится в виски…
ЧТЕЦ.
Хожу, брожу понурый,
Один в своей норе.
Придет шарманщик хмурый,
Заплачет на дворе…
О той свободной доле,
Что мне не суждена,
О том, что ветер в поле,
А на дворе — весна.
А мне — какое дело?
Брожу один, забыт.
И свечка догорела,
И маятник стучит.
ВЕДУЩИЙ. Внешне жизнь Блока казалась идиллической, мирной, счастливой, светлой. Но обратимся снова к воспоминаниям Корнея Чуковского.
СОВРЕМЕННИК. «Стоит только вместо благополучных биографических данных прочесть любое из его стихотворений, как идиллия рассыпается вдребезги, и благополучие обернется бедой… Биография светла и безмятежна, а в стихах лихорадка ужаса, предчувствие гибели, надвигающихся катастроф».
ВЕДУЩИЙ. «Страшный мир» стал одной из тем лирики Блока. «Трагическим тенором эпохи» назвала поэта Анна Ахматова.
СОВРЕМЕННИК. «Он обладал особым талантом не только видеть, но и слышать движение истории, музыку жизни. Это была исполненная трагизма музыка больших социальных конфликтов, которая вызывала мучительную тревогу в душе поэта и определяла драматический характер всей его лирики».
ЧТЕЦ.
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, — плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.
СОВРЕМЕННИК. «Его лирика была воистину магией… она действовала на нас как луна на лунатиков. Блок был гипнотизер огромной силы, а мы были отличные медиумы. Он делал с нами всё, что хотел, потому что власть его лирики коренилась не столько в словах, сколько в ритмах. Слова могли быть неясны и сбивчивы, но они были носителями таких неотразимо заразительных ритмов, что, завороженные и одурманенные ими, мы подчинялись им почти против воли…».
ЧТЕЦ.
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражён
И влагой терпкой и таинственной,
Как я смирён и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
НЕЗНАКОМКА.
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
ЧТЕЦ.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены.
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.