Борис Пастернак – «Дойти до самой сути». Страница 4
ОЛЬГА. Пастернак тогда дал мне почитать рукопись перевода первой части «Фауста», и я обещала написать ответ в стихах.
ВЕДУЩИЙ I. В то время он очень много переводил: Петефи, Гете, Шекспир. Перевод стал тогда как бы живым разговором между ними, объяснением в любви. Пастернак увидит ее в Маргарите и напишет:
ПОЭТ. «Я опять говорю губами Фауста, словами Фауста, обращениями к Маргарите — «как ты бледна, моя краса, моя вина» — это все тебе адресовано».
ОЛЬГА. Мы сидели в скверике у Красных ворот. Я была так счастлива, так наслаждалась удивительным пониманием, прочностью нашей любви, что, заметив, не придала значения тому, что рядом с нами на скамейку сел человек в кожаном пальто. Пришла домой. Села за машинку — писать ответ на «Фауста». И вот только тогда меня охватила неприятная тревога.
ВЕДУЩИЙ II. Ивинскую увезли на Лубянку вечером. В машинке остался лист с незаконченным стихотворением.
Звучат стихи в исполнении Ольги (фонограмма):
Играй во всю клавиатуру боли,
И совесть пусть тебя не укорит
За то, что я, совсем не зная роли,
Играю всех Джульетт и Маргарит…
ВЕДУЩИЙ I. На первый допрос она, как и все тогда, шла почти радостно, с надеждой. Вот сейчас, сейчас всё выяснится, сейчас ее выпустят.
ОЛЬГА. Дверь № 271, больше похожая на дверь в шкаф. Роскошный кабинет, за столом красивый, выхоленный человек. На столе — книги, взятые у меня во время обыска. В основном книги Пастернака с его дарственными надписями.
ВЕДУЩИЙ II. Всё. Только увидев эти родные, любимые книги здесь, в этом страшном доме, она поняла, что надежды нет. А ведь она ждала ребенка. Что-то будет с ними?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Советую вам подумать и рассказать, что за роман пускает Пастернак по рукам. Вам известно антисоветское содержание романа?
ОЛЬГА. Месяцы еженощных допросов. Следователь, надо отдать ему должное, не был особенно груб. Велел написать содержание романа и остался недоволен.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не то вы пишете, не то! Вам надо написать, что он является клеветой на советскую действительность.
ОЛЬГА. Полгода в тюрьме. Ребенок уже вовсю толкался ручками и ножками. Но живым родиться ему было не суждено.
ВЕДУЩИЙ I. А Пастернак ждал рождения ребенка. И вот его вызывают на Лубянку. На самом деле — чтобы отдать книги и его письма к ней, а Пастернак уверен — чтобы отдать ребенка.
ПОЭТ. Мне сказали, чтобы я немедленно пришел, они мне что-то отдадут. Наверное, мне отдадут ребенка. Я сказал жене, что мы должны его пригреть и вырастить, пока Олюши не будет.
ВЕДУЩИЙ II. У Ивинской впереди — лагерь, пять лет, у Пастернака — инфаркт.
ПОЭТ. Ее посадили из-за меня как самого близкого, по мнению секретных органов, мне человека, чтобы на мучительных допросах добиться от нее достаточных показаний для моего судебного преследования. Ее геройству и выдержке я обязан своей жизнью.
Звучит романс Г. Свиридова из музыкальных иллюстраций к повести А. Пушкина «Метель».
ЧТЕЦ.
Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему.
И в нем навек засело
Смиренье этих черт,
И оттого нет дела,
Что свет жестокосерд.
И оттого двоится
Вся эта ночь в снегу,
И провести границы
Меж нас я не могу.
Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет?
ВЕДУЩИЙ I. Пастернак мучился оттого, что он остался на свободе.
ЧТЕЦ.
Душа моя, печальница
О всех в кругу моем,
Ты стала усыпальницей
Замученных живьем.
Тела их бальзамируя,
Им посвящая стих,
Рыдающею лирою
Оплакивая их,
Ты в наше время шкурное
За совесть и за страх
Стоишь могильной урною,
Покоящей их прах.
ВЕДУЩИЙ II. В 1955 году молодой прокурор, занимавшийся реабилитацией Всеволода Мейерхольда, был поражен, узнав, что Пастернак на свободе И не арестовывался: по материалам «дела», лежавшего перед ним, он проходил соучастником некоей вымышленной диверсионной организации работников искусства, за создание которой погибли Мейерхольд и Бабель.
ВЕДУЩИЙ I. Легенда гласит, будто Сталин в последний момент отменил арест Пастернака, сказав: «Не трогайте этого небожителя». Если это так… что ж, и тиран имеет право на минуты милосердия.
ВЕДУЩИЙ II. Роман «Доктор Живаго» летел к развязке, все набирая и набирая скорость. Уже ничто не в силах было его остановить. И ничто не в силах было отвратить очередную беду. Уже Ивинская вернулась из лагеря…
Уже главный герой романа, доктор Живаго, написал свои удивительные стихи, и вся страна прочитала их в журнале «Знамя».
ЧТЕЦ.
Еще кругом ночная мгла.
Еще так рано в мире,
Что звездам в небе нет числа,
И каждая, как день, светла,
И если бы земля могла,
Она бы Пасху проспала
Под чтение Псалтири.
Еще кругом ночная мгла.
Такая рань на свете,
Что площадь вечностью легла
От перекрестка до угла,
И до рассвета и тепла
Еще тысячелетье.
ЧТЕЦ.
Я кончился, а ты жива.
И ветер, жалуясь и плача,
Раскачивает лес и дачу.
Не каждую сосну отдельно,
А полностью все дерева
Со всею далью беспредельной,
Как парусников кузова
На глади бухты корабельной.
И это не из удальства
Или из ярости бесцельной,
А чтоб в тоске найти слова
Тебе для песни колыбельной.
ЧТЕЦ.
Мне к людям хочется, в толпу,
В их утреннее оживленье.
Я все готов разнесть в щепу
И всех поставить на колени,
И я по лестнице бегу,
Как будто выхожу впервые
На эти улицы в снегу
И вымершие мостовые.
Везде встают, огни, уют,
Пьют чай, торопятся к трамваям,
В теченье нескольких минут
Вид города неузнаваем.
В воротах вьюга вяжет сеть
Из густо падающих хлопьев,
И, чтобы вовремя поспеть,
Все мчатся недоев-недопив.
Я чувствую за них за всех,
Как будто побывал в их шкуре,
Я таю сам, как тает снег,
Я сам, как утро, брови хмурю.
ОЛЬГА. Наконец, звонок из Переделкина. Пастернак не то плача, не то смеясь: «Понимаешь! Он умер! Умер! Умер доктор Живаго». Закончена последняя глава. Отныне мы, мои дети, наши близкие, друзья — всё попало в магнитное поле романа. Мы были уже не мы, мы были «служители» романа. И жизнь наша уже была «расписана».
ВЕДУЩИЙ I. Ивинская отвезла роман в разные редакции. Прошло время — редакции молчали. Наконец, из «Нового мира» сообщили, что всего романа из-за большого объема им «не поднять», но несколько глав они напечатают.
ВЕДУЩИЙ II. Прошла осень, наступил 1956 год. Редакции молчат. Роман не публикуют, но и отрицательных отзывов нет. Тишина.
ВЕДУЩИЙ I. Это было затишье перед бурей.
ОЛЬГА. Я приехала в Переделкино, а Борис Леонидович как-то виновато говорит:
ПОЭТ. У меня сегодня был представитель крупнейшего издателя Италии — Фильтринелли. Он заинтересовался моим романом. И я сказал, что если он им понравится — пусть используют его как хотят.
ОЛЬГА. Я оторопела: «Но ведь это же разрешение его печатать! Как ты не понимаешь? Это же скандал!» И, действительно, очень скоро Пастернака вызвали на заседание в Союз писателей, куда он не пошел. Докладывал Сурков. Рассказал о «сделке» Бориса с итальянцами, дальше всё больше «заводился» — и в какой-то момент — как первый раскат грома среди черных нависших туч, ожидаемый и все же неожиданный — грянуло слово «предательство».
ЧТЕЦ.
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю Твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.
Звучит «Прелюдия № 2 ля-минор» Ф. Шопена.